1. Имя персонажа.
Luke Francklin Garett|Люк Франклин Гаретт.
• прозвища: эл, малыш.

2. Дата рождения персонажа.
16 лет|23.10.2006 год.

3. Факультет,курс|Род деятельности
Гриффиндор, 6 курс.

4.Чистота крови и отношение к магам|магглам.
Магглорожденый.
• к магам: презирает их, но испытывает уважение как к великим волшебникам.
• к магглам: относится к ним достаточно неплохо, ограничивая свой круг общения исключительно магглами или полукровками. 

5. История персонажа.
‘Я пригвожден к трактирной стойке.
Я пьян давно. Мне все – равно’
Блок.

Избитостью поколений, случалось, как о бывалом упоминалось издали, скрежет и только-то. По половицам текла черно-синяя вода, виднелись чайки, из открытого балкона. Весь дом поглотила мгла, из-за дымовых занавесок, стелился мрак, томно уносясь в даль, от куда-то может слышалось мельком, как вода затопляет ножки дивана, облачения черного цвета, нежась в последствие, тугим видом, так произносится мысленно. Так утопает всякий смысл, все заглохло и тихий шорох, вне края глаз. Вдвоем сидя на одной куче материала, видели серые струны полов затопляемых водной гладью, неслись круги, в оправе спинки мебельного центра притяжения, в крайности, даже может и не зная друг друга, вошло в привычку коротать такие омраченные забывчивостью моменты. Курили, пили, уходил мир, и самое сладкое было, в выпитом заживо яде. Нам все равно.

‘Всю ночь видна… Всю ночь слышна…
А ты, душа… душа глухая…
Пьяным-пьяна… пьяным-пьяна’
Блок.

Шатаясь зло, какой-то толчок избегающей горла, в настое, рвота и забор. Воспоминания собранные в целое число, заканчивается век литераторов, неизбежные показания смерти, о ничего, глухая ночь проглотить тела, никто не станет тосковать, так понапрасну, собирались и липли глаза, стекловидностью в бутылках ловя отражения, тусклый свет не сохранял тепла, болюче в горле слипался снег. Название гордого имени, как своеобразной нации ‘литератор’, не тронуло, не закрепило как дрожью обошло все уши, о чем вешал тот литератор, о тех кто тут сидит, о том как все они в потемках, выбирали свои лазейки, никого не задело слово, ‘литератор’. О чем вещи были, с какой стороны их цена, не вспомнится в такие ночи, во всем виной игра бурана, никакой тоски, в гулкости бессердечной груди. Темные сумерки сгущали краски, цирковое с инородным словом шоу, играло через умы, о литераторе никто не вспомнил, он сгинув в ночь, и в тот буран. Вещее мышление, зализанные раны, в одной из комнат, без окон, дверей с вылазкой, стальными трубами, кончалась ночь и все тела замерзли на смерть. Выстроили свой хоровод, пучина глаз, голодные пасти капают к снегу, животные терпеливые нравы, о ничем в глазах шальных. Выступают тела людей, больные, зараженные, что под ночь встают опять, отмирая к рассветы, светобоязнь или просто не привычка к теплому, навязывает большие проблемы. Сбившись толпами крутились у дворов, смакуя останки своих первозванных товарищей, дерут одного, задерут и того кто дерет, сожрут кишки и сердце, тянут куски, мяса кости. Не стоит про разбитое ворошить память, способности к воспроизведению заменяет ненасытность, скупой толпой бок о бок, лязгают кости о кости. Пригрелись у костра, видя еще тонко живых людей, замерзшие взгляды, стеклом трескаются, коченеет один и тот же желто-карий цвет. В переливах и отливах, с драной, драной кожей, щерят рты. Танец объема, кружится голова, и все опять по кругу, пьяные души вкушают вино.

‘С благоволеньем? Иль с укором?
Иль ненавидя, мстя, скорбя?
Иль хочешь быть мне приговором? –
Не знаю: я забыл тебя ’
Блок.

Расплетались плоские слухи, не тронув, разрыхляя тишину шагами, медлительно, похоже словно мир ушел куда-то, мозг ужился в деревянном бреде, не скучая о случаях и разноцветных факелах. Об этом, как о том, что не ищет славы, чаще всего умалчивают, о том, что крадется по своему существованию, не сильными усилиями, медлительно со случайностью, выпивая больше, меньше на бутылку, на стакан, однако такие мелкие вещи не меняют последовательности событий. Когда-то, легли на рельсы, видится проезжающий трамвай, ржавый след меж полос рельс. И велено согласится, про слово ‘литератор’, активное – субъективное мнение, моральный кодекс с бесчеловечностью, на огрызке бумаги, пишут стихи вяло. Не стоит горевать, так ведь никому не нужно. Мальчик-отель Лондон. Простит боже, настолько все наскучило.

‘Лесть, коварство, слова, злато –
Мимо, мимо, навсегда…
Человеческая тупость –
Все, что мучило когда-то,
Забавляло иногда…’
Блок.

Стенание, некому подойти спросив «о чем грустишь, бывалый». Не найдется случая, не закурит под ватными окнами, о ком было грустить, ушли в житейскую мудрость с головой, оставив старый «beljmore» на попечение, дальнейшему. Nein. Тут может и книжки споткнутся, обстоятельства не объясняют толковому делу к чему ему грустить, еще колышет ветер слова, «о чем грустишь, бывалый», столпотворение у дверей, зовут на чай, официально, все помутнело на глазной вылаз, о чем-то, временами грустить полезной миной, взрываются. «О достигнутом», забываясь непроглядной метелью, оглядывая округу.

‘И те же ласки, те же речи,
Постылый трепет жадных уст,
И примелькавшиеся плечи…
Нет! Мир бесстрастен, чист и пуст!’
Блок.

Что толку? Слякоть. В благополучные дневные сады, дрожали остывшие кукольные глаза, искали, трусцой сбивались в грязный кокон, дерут своего от своих. В действительности, все более красным пошло, чем та зараженность которую они имели в глотке. Пасти, лязги, свисты, мелодия не для ушей, скрежет потупленных ногтей. Обвивая зрачками серые стены, толпились в полу мраке, бегая от тени до тени, от коли до коли, не тот иной случай, с отношениями, вещи. Дать вещи имя, значит привязаться к ней, дав ей свою любовь, но ничто более, не взамен. Вещи не имеют сердец. Фарфоровые лица, перед переулками, статический ток страха, одинокий голод, не наши глаза взирая на улицы. Не помнив о чем и где, бежали по полям, странствовали по рекам, стекаясь ото всюду, молчаливые взрывы, проблески, искажения. Наивность уходит, видя их порванные рты, свешанные вниз длинные сухие языки, тащатся по тротуарам, слизывая запал. Зачем кривить душами, в бессердечности нет своего иллюзорного очарования, решенные мыслей, в потоке толпы.

‘Или разум от зноя мутится,
Замечтался ли в сумраке я?
Только все неотступнее снится
Жизнь другая – моя, не моя…’
Блок.

Ведется смысл по кровавым лужам, сразу отделяются как бактерии, грызутся, щерятся и прыгают в разные места. Знакомая местность, время зализывать раны. В шутках, не смекалки, не деловой походки. Каждый раз все в изначальной стороне, стелется им яснее, явственнее укрепляя какой-то мост, через балансы и находится четкость в отметках на мили. Как память долгие годы, не имя родословных, их так и ликуют – вещи, множество ‘литераторов’ не замечает, жизненности, к чему жизненность в таком порочном времени? Живучесть, главный козырь.

‘Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух
Да, таким я и буду с тобой:
Не для ласковых слов я выковал дух,
Не для дружб я боролся с судьбой’
Блок.

Классификация, одинаковые лица их вычерченные грубые лица, морщины по меж глаз, скрытые сжатые рты, когда не голодные. Истерзанные хохоты, не умолкает в тишине, в багровые ночи, они плетутся в новом свете, таки бы образом оставаясь в пленительной тоске, глумится молча. Кричит все в ушах, брезгают под окнами. Снова тащатся душными телами, без тепла и воды, маячат глаза и закрываются шторы. В любом другом месте, но не тут. Шагают около труб, меж железа и стали, крутятся, щуря разноцветные глаза бензином. Вспыхивает и затихает, зачаровывает их хохот в себе, разрываются ткани, когти стучат о полы. Скрип, кости лязгают  о кости, снова, чертов танец в преддверии темноты.

‘И выпал снег,
И не прогнать
Мне зимних чар…
И не вернуть тех нег
И странно вспоминать,
Что был пожар’
Блок.

Такими вместительными и гулкими, отстраняясь дальше от мировой суеты, они исчезали, по двое, делились в несобранный ряд и разбегались, в стремительной гонке, так существовали как огни, согреваясь и уходя, огни из льда. Туманный город захватывал их, пустые таблички, следствия, что они были, только следы. Заволакиваются в метель, кутаются как в прозрачную шаль.

‘А там: уйдем, уйдем от жизни,
Уйдем от этой грустной жизни!
Кричит погибшей человек…’
Блок. «Кармен».

Не просят вернутся, забудутся, уйдут на острова, заглохнет мотор, заберут свои памяти, заберут свой порох. Превращаясь в залу.

6. Характер персонажа.
Легкое оцепенение, когда понимаешь, что все кончено. И когда уже поздно, то крайности теряют смысл. Он часто доходит до них, до самых краев собственной бездны, и он, пожалуй, слишком наивен, раз танцует на тонкой перекладине, пульсируя между кончиной и вечным упоением жизнью. Ему никогда не сложно было покинуть мир, он мог бы даже делать это постоянно, однако привязанность к боли не настолько крепка, чтобы самому вершить над собой суд. Плавно играя с жестокостью, ему в голову приходят фантазии, исписанные чужими глазами, он не умеет мечтать, однако не является настолько приземленным, чтобы видеть все в настоящем свете, он скорее подвержен влиянию своего внутреннего мышления чем действительности, он может иногда играть серьезно, делать вид что для него это не забава, но в самой глубокой черточке его рассудка он признает, что ему нужна та или иная роль только на время, пока ему весело. Он не отрезан от нехитрых истин этого мира, он знает их наизусть, впрочем, велика вероятность, что они верны на половину, в них местами нет логики, возможно даже особого смысла, такие вещи для него часть собственной философии. Он не искал единомышленников, так как в отличии от него для многих все-таки еще существенны моральные признаки,  не строил особых планов на почве всемирной ненависти, пытаясь призвать на свою сторону кого-либо, он не был никогда властолюбивым.  Он не умеет ненавидеть, по натуре в принципе незлобный. Он не мстит, для него это чужие интриги, сам он относится к этому холодно. Его всегда забавляли чужие эмоции, половину из которых он считал отвратительными. У него всегда было одно единственное, что позволяло держать себя в узде и не падать на ровном месте, в то липкое ложе, в сладкий яд лжи окружающих, презрение. Он иногда кажется высокомерным из-за этого чувства, и он признает, что презрение намек на то самое высокомерие. В частности, есть свойства, о которых лучше не знать, он и не позволяет никому знать, внутри него белая стена, немая могила всего того, чем он когда-то жил. Его не терзали мечтанья или какие-то особо яркие впечатления, то что есть эта стена только мысли, давно умершие в его глубинах, мысли, принадлежащие не ему. Он называет это Black, первичное изображение его личности на грани полного саморазрушения, он не был им никогда. То чем дышал тот, он не понимал и не принимал участия в этом. Не смотря на то, что это заложило в нем некоторые вспомогательные воспоминания, отрывистые и бледные, трупы его минувших дней. Он не задумывается о себе, его мало интересует то, что он может или мог когда-то, теперешнее время так же не имеет значения, все то, чем бы он мог пользоваться истекает из привычек, прожигая все по первому опыту, он не узнает ничего нового, однозначно для себя заключив, в этом мире больше нечего ловить. Он воспринимает все что происходит глубоко не в серьез, для него это шутка, и он смеется, он ребенок, постаревший в определенном времени своего развития, он часто дает этого мальчишку на показ, он делает глупости, ведет себя непринужденно и чуть нагло, наклоняя голову на бок подобно не понимая. Ему весело. Он не исключает в себе моменты, когда ему действительно нравиться изображать ребенка, это позволяет ему оставаться на недолгое время невинным и чистым, казалось было чересчур доверчивым для той натуры, которую он в себе носит. Он отнюдь не радостный, его мучает тяжесть, под игом своей внутренней седины он представляет себя пеплом, который колышет трава поля, ему извечно было тоскливо, он, по правилам своей природы создание замкнутое и депрессивное, не извлекающее веселья, не процветающее, а увядающее, но как он может показать это другим? И он смеется. Они могут знать это, однако это одна часть правды, те, кто это понимают, намного умнее тех, кто это имеет в понятии слабости. Он не выносит чужих ласк, любых прикосновений к своей персоне, не сколько из-за брезгливости, сколько из-за просто отвращения к теплу, ему не уместно все то, что навязывают эти руки, ему противно принимать их, но он терпелив и чересчур смиренен, чтобы отвергать такие существенные проявления боли или заботы. Однако ласка причиняет ему большее страдание чем боль, его тело, исковерканное жизнью, его остатки души, порванные в клочья, и износившееся сердце требуют боли. Ему нужны только страдания, он, подобно слепому котенку, ищет угол чтобы, забиться туда, но натыкается лишь на стены, раздирая себе морду. Он не является настолько слабым, чтобы всегда подаваться этому и, в те минуты, когда он все это отвергает, он становиться истинным порождением себя самого. Он придумывает себе эти образы, он играет по сценарию, но ему в любой момент может наскучить, он не помнит эти лица, эти слова и голоса, он забывает их сразу, когда ему скучно. Ему не нужны они, чтобы идти дальше. Он порой выбирает что-то для себя, какие-то тактики поведения или определенную последовательность, других это обескураживает лишь потому, что настолько знакомые фокусы вызывают ностальгию. Убитое им время уходит в основном на болтовню, да он не сколько маньяк, сколько болтушка, он любит говорить, не ясно о чем и зачем, он просто болтает и болтает, что многих это вводит чуть ли не в сон или апатию раздражительности. Он ликует. Его нельзя назвать гениальностью, он не считает себя этим, просто наличие хоть какого-то ума у него имеется, интеллект сводиться к обычным посредническим выходкам, вроде придумывания фантазий, заключений с явным наклоном на философию чуть ли не своего сочинения, самое что любопытное если такой вид деятельности принадлежит ему, то вполне законно ему говорить что это не опровержимо так как это его мнение, на остальное ему в одночасье плевать. Он имеет некоторое воспитание, чтобы слушать, что говорят другие до поры до времени, порой делая вид, что ему интересно, выдавая одну из самых слабых своих мимических выражений с тонкой улыбкой. Его не заботят верно ли говорят или нет, он толком и не слушает, но вид делает, так как прекрасно понимает, что все подаются на уговоры своего мозга значительно охотнее, чем замечают, что другим бессознательно безразлично, о чем идет речь. Он, вполне возможно, преследует свои цели, слушая болтовню других, ища их слабость, многое можно понять по разговору  и теме, на которой он основан, в правильном порядке он задумывается об этом, но коли у него нет настроения, то ему лень-матушка выяснять почву и основу такого разговора. Стоит заметить, что существо он активное, ему всегда нужно что-то особое, не принадлежащие миру, не из него, так ему интереснее, да и разве он не может изобразить нахального любопытства в таком отношении. Что касается мудрости, то как возможно считать чудика мудрым, он возможно имеет опыт, и это доказано, но разве он настолько доброжелательный, чтобы говорить то, что он видел и пережил тем молодым юнцам слагающим идеалы о себе и, выдерживая свою паузу, делать вид что все вокруг их не стоит. Так весело. И он насмехается, не заметно, он не редко называет истинные манеры в слух, ведь зачем слова когда тебя не слышат? Его не слушают, над ним пришли поиздеваться, он попривык, и славное кровавое месиво из чужих сновидений, принятых за реальность его утешают. Он не спокойный, везде ищет подвох, тайно сам от себя остерегаясь всего и всех, он не показывает, да и на нем такого не видно, но все таки паранойя, будь она проклята, грызет его постоянно, он может быть равнодушен, но в одном кратком миге пропуская вероятность того, что ему жутко. Это случается, когда он совсем один, ему было всегда велено ждать смерти из темноты, и он покладисто ждет. Но, натыкаясь на лик опасности в чьем-то лице, он улыбается учтиво, подобно такие замашки других ему не мешают и не опасны. Его пристрастия далеки от каждой мозговой информации, он фанатик, он одержимый, он нацист, и ему гладко приятен процесс, тот самый священный траур, который он носит от потерянного времени. Он любит войну, он слишком слепо поклоняется нацизму, это часто захватывает его мозг, удовлетворяя потребность в жестокости, увековечивая идею. Он не гордый и не жадный, его уже не привлекает то, что было заманчиво раньше, те простые закидоны насчет сегодняшней моды, кровь на его губах давно потеряла вкус, уже нет кайфа. Он несет в себе суровость, тот Ад. Ледяную пустыню, где его покинул разум. Он, вполне возможно, не безумен и вовсе, но немного чудачества он себе приписывает. Его напрягает белый цвет, ему не нравиться, когда он видит что-то белое помимо снега или облаков, того что часть мира и за ее гранью, все что есть на этой земле не достойно такого цвета, он далек от истины, беззакатных дней не бывает. Он разумеется пристрастен к черному - любимый цвет, веселящий его и вгоняющий в немощное состояние. Он не относиться к числу загнанных и забитых, по манере своей он ведет себя обычно, без лишних пробелов. Не больно любит драки и споры, в них в основном безучастен, то есть позволяет себя драть, почти не обращая внимания на боль и чужие крики. Он не умеет жалеть, в нем напрочь отсутствует жалость, он считает ее бесполезной и немощной, для него такие вещи не простительны, он даже в уме остерегается подобной слабости, быть заманенным желанием жалеть, есть одно из самых худших сторон всех земных тварей. Он не является созданием особой прочности, разве что чуть более пропорционален в своих убеждениях, чем остальные. Он не живет в этом мире, он ему чужд, но он ходит в нем под видом своего определено смоделированного образа, его нельзя назвать существом из этого мира, так же как и утверждать, что он так же не реален как и все его лживые словечки, как и все, чем он дышит. Он обманщик. Его ложь порой похожа на детскую, не старательную и не просчитанную, хотя порой это более смахивает на правду. Он может понимать, когда ему врут, и может не замечать, ему все равно, его не волнует все, что говорят другие, он ведь не привязан ни к кому, а если они врут, он иногда подмечает вранье, лишь из вредности. Сам врет, или просто фантазирует, по нему это невинность, впрочем, любая ложь влечет за собой последствия. Он не из числа особо подлых особ, он игнорирует моральные принципы, вот и все, но корыстно внедряться в чужое поле зрения для него излишне. Если бы его интересовали такие вещи, он может в них и преуспел бы. Он знает точно, он умрет. Нет определенных дат, хотя это и есть та вещь, которая ему знакома лучше всего, смертность. Он несет в себе этот перегар ее дыхания, он пришел из пустоты и сам безлик, как она, он такой же, копия всего что есть, он не судит о себе по иному, мало эгоизма. Он не агрессивен, просто помучить собеседника для него дело привычное. Он не зациклен на одной прилегающей теме своих поступков. Он, пожалуй, не особо непредсказуем, даже слишком миловидный для резких скачков в сторону. Он держит свою дистанцию.  Его, возможно, не так просто вывести из себя, как кажется. Так как порой он срывается  по простой причине, его нервы не выдержали накала. Ему вполне легко падать все ниже и ниже, его глаза намертво закрыты, он летит в самую глубокую пропасть, и на губах царит одна улыбка, маленькая и чуть более странная чем обычно, поздно. Он вознаградил бы тех немногих, кто приносит ему некое успокоение от их компании, такие есть, и ему легко забыться, он мог бы рассказать всю правду, но он не такой, ему не нужна жалость, гул сожаления и чужое мнение, это все чересчур лживо. А он устал, и привязанность к одиночеству дает свою трещину в его понимании. Он неуютно чувствует себя в местах, далеких от уединения, ему не лестны чужие комплименты, он слышит их слишком редко, но встречаются подхалимы, хотящие спрятаться у него за спиной или подлизаться, их мысли его не волнуют. Он припоминает остатки потерянных лиц, убитых перед ним или убитых из-за него, ему не жаль, но маленькое черное сердце иногда дает ему болезненный разряд, и он тоскует секунды о них, не более. Такое грязное и безвластное сердце, которое еще еле-еле продолжает свою работу, он не выносит когда ему предлагают себя в замен на правду, их высокомерию должен быть предел. Он придумывал себе ходы, он искал что-то, но не находил. Пропал. Ему присущ сарказм с черным юмором, но он редко дает об этом знать. Как мотылек, ранее летевший на свет, он ловит его последние лучи, пока он сжигает его тело. Есть место, куда невозможно попать, то место где он будет всегда один, там, где его чертов танец со снегом будет возможен. Он воссоздал зиму в своем мнение, в своем теле, навеки проникшись вечным снегопадом, разве приемлемо проникновение весны в его содержимое? Никогда. Всего на всего одно незримое действие и ему суждено отлететь в иную пустоту, ему всегда были в тягость такие вещи, которые он бережно хранит в себе как осязаемую линию его гибели. Как несамостоятельно было сделано решение разрушить все что имело для других смысл. Звуки, до чего все они странные, но он больше их не слышит, только черная тишина. Легко говорить «до свиданья», для него расставания - предел досягаемости, ему не нужны более встречи. Уходить. Отстранение от мирных вершин, великий выбор, ему нужна война, ему нужна крикливая истина в голосах мучеников, ему всегда было скверно от мирного выражения чужих лиц. Так быть не должно. Он с готовностью носил с собой честь офицера, солдатскую клятву верности. И он хмыкает, он так точно знал эту никотиновую стратегию.  Липким взглядом об асфальт, выставляя на показ все, чем можно было расплатиться за потерянное время. Вот так банальность. Все что дано, глухое дыхание и белые стены. Уходить не зная куда. Прятать чужие лица в своих ладонях, чтобы раздавить их. Кончено.

7. Внешность.
• рост: ~178.
• цвет волос и их длина: темный шатен|до плеч.
• цвет глаз: карие.
• цвет кожи: бледный, почти белый.
• телосложение: худощавое.
• особенности: есть бакенбарды, родинка на затылке.
• недостатки: на шее справа наблюдаюся царапины, не хватает зуба-шестерки в верхнем ряду.
• основное: противоречивое сочетание годов с применением открытой школьной формы с подпиской на какой -то нрав интеллекта, но не стоит воспринимать такое внешние воздействие в серьезности, или в страхе, ведь с самого начала это закрепилось, как просто игра воображения. Это вульгарная, приметливая по -своему умению привлекать к своей персоне внимание, подвижная и эластичная персона. По своим привычкам местами принимает резкие и острые позы вывода тела, извиваясь под глазами, с прищуренными в игре глазами, или подпрыгивая через скакалку запевая песни четкой и правильной постановкой голоса. Это радуга с серостью в своем приобретение, но она бывает только после дождя.  Он всегда имел своеобразное строение, по причинам не известным весьма худ, чуть хуже, чем простая поджарость, не высокого роста, не крупный, длинный и узкий по всем параметрам. Бока впалые и втянутые. Живот зауженный, затянутый вверх. Узкая спина, не широкая грудная клетка, узкие бедра, плавный переход к каждой конечности по отдельной схеме. Прекрасная и отработанная осанка с походкой кокетливой девченки. Гибкое, обволакивающее чужую плоть тело, строение на подобие змеи с этой пластичной грацией, о которой особо таки не скажешь видя какое -либо представление об этом в точности. Предвзятое изобилие аккуратных жестов и стишков в движениях о которых можно прочитать по сводкам о убийцах. Нечто юркое и шустрое, чувствительное к каждой клеточке своего истинного тела. Прыгучее и активное на возможности не ограниченные простыми забавами с трупами серых забитых когтями мышей. Увесистое примечание во всем этом разве, что некая отличность строения от привычно человеческого, более доступное и удобное в использование, но все -таки с некоторыми неизменными вещами. На талии имеется, затянутый вплотную к животу пояс, широкий черного цвета, сделанный из кожи, с серебряной пряжкой с изображением лица Ленина. Умеренный зад. Его запах схож с обонянием бензина и ацетона. Без других видимых очертаний такой совокупности. Длинные, налитые жизнью, жилистые и в меру тонкие ноги в переборке земли с ехидством под стать школьной дамочке с высшем образованием. На правой руке четыре шрама выжженных сигаретой собственноручно. На ногах натянуты атласные, длинные, урегулированные красные гольфы с неясными надписями на латыни, на правом гольфе на самом верху «затяжки» прикреплен значок  серого цвета с изображением 1256. Пальцы по своей длинные вышли за стандарты, извилистые, щуплые и холодные, с намеком на костлявость. Почти тупые, крепкие ногти. Этим ядом, о котором пишут в книгах, действую и на тело, в частых соприкосновениях с землей, металлами, гвоздями и крысами, возможно переносят заразу, вредную не только для окружающих, но и для себя, смеясь крича «столбняк». Несколько острые плечи, вздернуты вниз, в расслабленном положение.  На правом плече вырисована нечетким видом шрам в относительном сходстве со стрекозой.  Острые и выпирающие локти, с несколькими рубцами, почти затянувшимися. Шея длинная, стандартного объема, на ней затянут длинный и весьма широкий галстук, цвета американского флага, имеется «зажим» в виде серебряного черепа, сзади этой вещицы надпись – «by the eyes of god» с английского – «глазами бога». Под этой чертой «абстракции» немного вылезает ярко красный ошейник с рисунками вроде карандаша в частности изображается Иисус и его распятие в перевернутом виде, подобно «антихрист» с подпиской цветной зеленой ручкой – «Данте». Эта принадлежность – галстук под стать ему, в самый размер, не длиннее положенного и не короче, с определением самой подходящей кандидатуры. Глаза всегда внимательны, излучают невинный взгляд, зрачок весьма узкий как змеиный обычного цвета, черного и искрящегося оттенка коричневого, при этом редко расширяется, имеют безумно ярко оранжевый цвет. Его внимание приковано к каждому и к всему в общей массе, это те все пожирающие глаза которые имеют свою наивность, но тем не менее прожигают изнутри, стараясь добраться до сердца, впрочем это не мешает ему выглядеть любознательным ребенком. Жирно и точно подведены черным цветом, не смотря на это веки имеют красный цвет, бледный. Губы тонкие, иссиня-черного цвета, углы чуть загнуты вверх. Чаще всего миловидная улыбка с приправой обычного ребяческого голоса, с нотами жизнерадостности, временами изменчиво мягкий, без эмоций, шипящий как звук из уст гадюки, смех с приправой истерики или мрачный гул в чужих ушах. Зубы белые плотно сжатые друг к другу, стандартной длинны и размера. Темно серое небо. Язык грязно-серый с примесью черно-красного, в общей массе что-то вроде блекло черно-красноватого, длинный к концы более сужающийся.
• знаменитость: Mitch Hewer.

8. Артефакты.
• нимбус-2000.

9. Волшебная палочка.
• бузина, совиное перо, 11.3 дюйма.

10. Боггарт.
Клоуны.

11. Еиналеж.
Видеть себя в окружении понимающих людей.

12. Дементор
Мать, избитая собственным мужем.

13. Дополнительная информация.
Нет.

Анкета для игрока.

1. Опыт игры на ролевых.
Год.

2. Как часто сможете посещать ролевую.
По выходных.

3. Связь с Вами.
Icq|584657312
Skype|placebo_-_post_blue

4.Ознакомлены с правилами?
есть (с) Ди

5. Реклама
В теме.